Гибель церковных колоколов в 1920-1930-е годы

Еще в 1926 году Волоколамский уездный финотдел “положил глаз” на 16 колоколов Иосифо-Волоколамского монастыря, среди которых были г 500-, 250-пудовые, отлитые в 1712 году. В июле 1929 года в числе утилизованного имущества былк сданы на переплавку первые три колокола aecoiv 133 пуда. Далее дело пошло споро и к 1931 год} все монастырские колокола перешли в распоряжение Рудметгллторга. В январе 1930 года по распоряжению окружных финансовых органов и МОНО руководство Савви-но-Звенигородского художественно-исторического музея приступило к организации съемки церковных колоколов с высокой старинной монастырской колокольни. Снятие было начато 15 января рабочими Рудме-таллторга. Большие колокола во избежание порчи колокольни были разбиты на месте и сброшены. На земле оказались обломки колоколов XIX века весом до 800 пудов. Несмотря на просьбу музея сохранить для экспозиции кесарийский колокол 1781 года, Рудметаллторг забрал и его. На колокольне был, правда, оставлен славящийся своим звоном большой церковный колокол 1667 года и небольшой часовой 1636 года. К сожалению, в начале Великой Отечественной войны при неясных обстоятельствах колокол был разбит и уничтожен этот большой колокол весом более 2 тыс. пудов. В 1931 году Рудметаллторг забрал и 750-килограммовый колокол из бывшего Саввинского скита1(ЦГАМО, ф. 4341, on. 1, д. 537, л. 23—24)

Еще более трагической была история гибели знаменитых церковных колоколов Троице-Сергиевой Лавры. Колокола на величественной 87-метровой лаврской колокольне поражали своей величиной и искусством колокольного литья. Самый большой — Царь-колокол, отлитый по указанию Елизаветы в 1748 году был самым большим церковным колоколом России (после двух кремлевских). Огромные размеры и вес имел также Воскресный или Корноухий колокол (1270 пудов), отлитый знаменитым Ф. Материным в 1683 году и названный так за то, что не имел медных отливных ушей. Полиелейный (Годунов-ский) колокол весом 1850 пудов был отлит при царе Борисе Годунове в 1650 году. Самым же старым колоколом лаврской звонницы были колокол Славословной (Лебедок) весом 625 пудов 1594 года и небольшой 20-пудовый Никоновский, отлитый еще в 1420 году при игуменстве Никона. Художественно-историческое значение имели небольшие колокола 1598, 1649, 1662 года, большие Панихидный (1796 г.), Вседневный (Переспор) 1780 г. и другие. По распоряжению Главнауки в середине ноября 1929 года музейные работники Сергиевского музея с рабочими Рудметаллторга стали готовить к съемке Царь-колокол и б других крупных колоколов за исключением некоторых наиболее древних. Музей-щики, правда, никак не соглашались на уничтожение Воскресного (Корноухого) колокола, отлитого в XVII веке. Завидную настойчивость проявили руководители Московского окружного финотдела (Ба-рышев, Свет), потребовавшие от Главнауки снятия и Корноухого, обосновывая это и тем, что “помимо этого колокола в Лавре есть еще 3 колокола конца XVII века”. Уже в конце ноября 1929 года заведующий музейным подотделом МОНО Клабуновский дал разрешение Рудметаллторгу на снятие Корноухого (ЦГАМО, ф. 4341, on. 1, д. 261, л. 26—31).

За гибелью гордости России — колоколов первой на Руси обители Троице-Сергиевой Лавры следили многие. Иллюстрированные печатные официозы типа “Безбожника”, “Безбожника у станка”, “Огонька” и другие печатали фотографии низверженных четырехтысячепудового Царь-колокола, а также Корноухого, Году невского и улыбающихся победителей на них. Приведем дневниковые записи писателя М. Пришвина, бывшего свидетелем этой трагедии: “11-го (января 1930 г.) сбросили Корноухого.Как по-разному умирали колокола. Большой Царь, как Большой доверился людям в том, что они ему ничего худого не сделают, дался, опустился на рельсы и с огромной быстротой покатился. Потом он зарылся головой глубоко в землю. Толпы детей приходили к нему и все эти дни звонили в края его, а внутри устроили себе настоящую детскую комнату. Корноухий как будто чувствовал недоброе и с самого начала не давался, то качнется, то разломает домкрат, то дерево под ним трескается, то канат оборвется. И на рельсы шел неохотно, его потащили тросами... Когда он упал, то и разбился вдребезги. Ужасно лязгнуло, вдруг все исчезло: по-прежнему лежал на своем месте Царь-колокол и в разные стороны от него по белому снегу бежали быстро осколки Корноухого” ( П р и ш в и н М. Леса к Осударевой дороге: из дневников 1909—1930 // Наше наследие, 1990, № ), с. 82—85).

Еще более поразила М. Пришвина смерть Годуновского колокола, сброшенного с колокольни в конце января 1930 г. Пришвин увидел в этом акте смерть не гигантского куска металла, а одушевленной личности. В конце 1930 г. писатель сделал запись в дневнике: “Приближается годовщина уничтожения Сергиевских колоколов. Это было очень похоже на зрелище публичной казни”. А еще ранее он писал в редакцию журнала “Октябрь”:

“Месяц тому назад я был свидетелем гибели редчайшего, даже единственного в мире музыкального инструмента расстреллевской колокольни: сбрасывались величайшие в мире колокола Годуновской эпохи. Целесообразности не было никакой в смысле материальном: 8 тыс. пудов бронзы можно было набрать из обыкновенных колоколов. С точки зрения антирелигиозности поступок не может быть оправдан, потому что колокола на заре человеческой культуры служили не церкви, а общественности...”